На тысяча восемьдесят первом прослушивании этой песни я вдруг понимаю, что есть еще одна – ранее не высказанная и не сформулированная – вещь, которая мне ужасно в тебе нравится.
...Ты можешь удивительно искренне и глубоко восхищаться людьми и их творчеством, и тебе не важно, кто его автор: далекий ли швед, мигрировавший в Штаты, которого ты никогда не увидишь, или твой сосед-ровесник, которому по Набокову миллионы людей не смогли бы простить отклонения от нормы, малейшего всплеска таланта. Это меня поражает. Я смотрю на то, с какой легкостью ты цитируешь, погружаешься в книги, признаешься в том, что именно слушаешь по дороге с работы; ты пишешь про героев фильмов, как про друзей детства или, что еще хуже – соседей по палате, рассказавших до последнего слога свою историю – этим соседям ты сотни раз заботливо убирала волосы с лица, когда им становилось плохо... Ты упоминаешь их мимоходом, как старых знакомых. Я думаю, что никогда бы не нашла в себе столько смелости любить, не оборачиваясь, без ебаного критиканства, без стремления придраться ко всему, что не вознеслось на недосягаемую высоту. Когда я смотрю на тебя, мне кажется, что другие – я, моя бывшая девушка, тысячи уродливых неудачников – не имеет права существовать. Мы потеряли свою искренность в стремлении выглядеть лучше, чем мы есть. Здесь не будет заключения: могла бы быть та фраза, которой я часто прощаюсь и однажды хочу поздороваться, но нельзя же писать ее в каждом посте, который я захочу посвятить тебе.